Нашла интиресную статью Галины Бедненко про вампиров - с точки зрения культурологии.
Современная вампириана: К новой мифологииК истории вопроса: традиционная народная мифология
Бесчинства оживших мертвецов были обычным делом в традиционной культуре многих ареалов мира.
<...>
В так называемой низшей мифологии многих народов встречаются представления об оживших мертвецах. Чаще всего «оживают» очень злые и сильные люди, к которым справедливо относят колдунов, а также внезапно умершие или покончившие с собой любящие супруги или возлюбленные. Интересно, что обычай хоронить людей в Гренландии, с тех пор как туда пришло христианство, более всего похож на предотвращение появления живых мертвецов. Хоронили людей в неосвященной земле в усадьбе, где они умерли. В землю над грудью покойника вбивали столб. А когда приезжал священник, столб вытаскивали из земли, в дыру от столба вливали святую воду и совершали отпевание, даже если это происходило спустя много времени.
<...>
К истории вопроса: тени романтизма и викторианского быта
Миф эпохи Просвещения с его «свободой, равенством и братством» сдал позиции. К концу XVIII — началу XIX вв. приходит время романтизма с его идеалами иерархичности самой природы естества и состояния человеческой души, подхваченные вкупе с муками осознанного выбора в романтизме. Потому невозможно не отметить рождение классического вампирского мифа в эпоху литературного романтизма. Это прежде всего поэма «Гяур» Байрона, в которой герой оказывает проклят и вынужден пить кровь своей семьи; кроме того неоконченная поэма Коулриджа «Кристабель» про вампиршу Джеральдину, которая выступает как альтер эго невинной, на первый взгляд, романтической героини Кристабели. На основе этой поэмы ЛеФаню написал известную «Кармиллу». Классикой жанра становится «Вампир» Полидори. Помимо этого, в начале 19го века ставилось достаточно много пьес про вампиров.
Личная неповторимость в это время ценилась вкупе со стихийными движениями души, отраженными в безличной природе или коллективной силе масс. (Это ведь также время революций с их неповторимыми личностями в истории.) В искусстве эпохи романтизма преобладает поиск высшего смысла, интуитивного и творческого пути к экзистенциальному. Это воспринимается как требовательный, хотя и непостижимый идеал существования истинной (ценной) личности. Интерес исследователей этой эпохи к народным верованиям и обычаям, безусловно, повлиял не только на идеализацию героического прошлого, но и на один из эстетических полюсов вампирского литературного мифа. Второй эстетический полюс находится где-то между трезвым реализмом и фрагментарностью, сложными аллюзиями модернизма. Так роман Б. Стокера «Дракула» относится скорее к модернизму, хотя автор, безусловно, опирается на романтические традиции.
<...>
Вампирская мифология: кино, сериалы, поп-литература*
<...>
«Дракула» Брэма Стокера выходит в 1895 году. И тема быстро подхватывается еще зарождающимся кинематографом. В 1912 году в Великобритании ставится, вероятно, первый фильм о вампирах «Тайны дома №5». В 1920-22 гг в России снимается «Дракула», но ни одной копии не сохранилось; в Венгрии ставится своя версия, а в Германии — его знаменитая версия, «Носферату». Дальше фильмы о вампирах, с Дракулой и без, снимаются в разных странах, становятся своеобразным под-жанром фильмов ужасов.
В 1964 появляется ироничный сериал о семейной жизни «с той стороны», «Семейка Аддамсов», ставший классикой «готических» персонажей. Интересно, хотя и пока недоказуемо, что основные герои сериала — Гомес Аддамс, Фестер Аддамс и Мортиция Аддамс типологически напоминают известных персонажей оккультного мира первой половины XX века: Алистера Кроули (лысый толстый дядя Фестер) и его сподвижников, португальского поэта Фернандо Пессоа (латинос Гомес) и одной из Багряных Жен, Лейлы Уоддел (длинноволосая брюнетка Мортиция).
<...>
Переломным стал фильм по роману Энн Райс «Интервью с вампиром» (1994), который заложил основы восприятия образа и характерологических, этических и личностных, проблем вампира. Отчетливо проявляются отныне вечная молодость и красота, бисексуальность, акцент на межличностных отношениях; на первый план выступает этическая проблематика «быть моральным нелюдем или остаться гуманной (по мере сил) личностью».
Прорывом вампирского мифа в поп-культуру стали, на волне знакомства масс с субкультурой готов и популярностью субкультуры эмо, фильмы по романам Стефани Майер, «Сумерки», «Новолуние» и т.д. Если отвлечься от темы вампиров, то это сентиментальные и хрестоматийные девические истории о первой — и потенциально опасной — любви. Они откровенно ориентированы на подростковую аудиторию и становятся ее мифами. Происходит снижение возрастного ценза интереса к теме. Оно началось, возможно, с незабвенной «Баффи — истребительницы вампиров», честно держащей оборону человеческого перед лицом чудовищного, без жалости и пощады.
В жанре мультфильмов аниме также тема вампиров из эпической становится школьно-подростковой. В сериале «Розарио + Вампир» обычный школьник становится объектом вожделения нескольких девушек демонической природы, в том числе и вампира.
* Приношу свою благодарность Кате Коути (Университет Остина в Техасе), бакалавру Английской литературы, магистру Сравнительной литературы, за помощь в подготовке этого раздела.
Далее мы начнем описывать и анализировать отдельные черты современного мифа о вампиров, стараясь увидеть в нем актуальный смысл для психического содержания современного человека, а также подростка — коль речь в последнее время идет о подростковом вампирском мифе, в частности.
Ночная жизнь и Теневой Эрос
Вампиры — «дети Ночи», дневной свет для них обычно губителен или крайне неприятен. Ночь — время сна. Сексуально-сублимационный (не скажем же гастрономический!) акт между вампиром и жертвой происходит, если не при насилии, то не в экстазе, не в возбуждении, а во сне, трансе, лунатизме. Это безупречное соблазнение «лица, находящегося в беспомощном состоянии». Более того, как правило, акт кровопийства тут подменяет сексуальный акт любви, и оральное насыщение целиком заменяет генитальное, или же (в редких случаях) является его кульминацией. Это эротический сон с истощением жизненных сил, нежели телесное взаимодействие, что вновь возвращает нас к старинным образам славянского Змея Огненного Волка, суккубов и инкубов христианской демонологии. Неслучайны и современные мотивы бисексуальных сублимационных отношений, как между самими вампирами, так и между ними и живыми смертными: по европейской демонологии духи, высасывающие жизненные силы человека способны менять свой, в зависимости от источника вожделения.
<...>
Ночная жизнь вампира это всегда метафора воплощение влияния Тени в аналитической психологии. Архетип Тени у Юнга это сумма вытесняемого из осознания человеком, также нечто не принимаемое, обесцененное или табуированное в культуре [21]. Это сфера, которая будет существовать всегда, поскольку осознание базируется на дифференциации отличий, принятия или непринятия выборов и решений. Так называемая «темная сторона» человеческой психики, как индивидуальной, так и коллективной в каждой культуре может варьироваться по своему содержанию, в зависимости от цивилизации, сословия или социально-исторического периода. В викторианскую эпоху в ее орбите находилась сексуальная сфера, отсюда, нам кажется, агрессивный и лукавый в своей опосредованности эротизм вампиров.
В настоящее время, что интересно, фокусом становятся эмоциональные взаимоотношения и ценность жертвования своим индивидуализмом (прекрасными личностными качествами того или иного рода) ради любви и спасения (своей души или другого). Отчасти это неудивительно: эротика стала дневной обыденностью, повседневным спортом или тренировкой ради здоровья, частью социальных договоренностей, из нее исчезает тайна и загадочность отношений. Потому на этот раз «отношения с вампиром» вновь как будто предлагают то, что оказалось вытеснено: искренность чувства и жертвенность.
<...>
Красота, вечная молодость и сверхспособности: застывшее мгновение идеального подростка
Привлекательность образа вампира отчасти строится на внешней красоте этих персонажей и тщательном соблюдении определенного стиля. Потому фильмы с соблазнительными вампирами тщательно следуют определенным визуальным канонам. Наиболее драматическое появление опасных кровопийц осуществляется именно в темное время суток, в декорациях и под светом полной луны. Ночь (и темные, развевающиеся на ветру одежды!) делает их изысканными в светско-оперном стиле и богемно-маргинальными персонажами. Их бледные лица выгодно освещены на темном фоне, иногда подкрашены неестественно алым цветом губ и десен, чтобы подчеркнуть необыкновенность белоснежных острых клыков.
Это первичная цветовая триада <...>
Красота, вечная молодость и сверхспособности, приписываемые вампирам, это как будто застывшее идеальное мгновение подростка. Стремление к идеальному образу себя, в сочетании с неведением об опыте зрелости дополняются открытием в себе совершенно новых и необыкновенных пока качеств и свойств, прежде всего связанных с телесным развитием. На перекрестке созревания физического и социального подросток примеряет на себя вычурные гиперболические формы. Это не просто физические навыки, а телесные сверхспособности (полет, превращения, сверхсила). Это как прекрасно-идеализированные, так и чрезмерно, но все-таки «романтически» порочные свойства поведения или характера. Новая взрослая форма еще не сформирована, потому ее потенциал идеализирован, ресурсы не определены, отсюда внезапность и неожиданность как возможностей, так и ограничений (вампиры не переносят свет солнца и т.д.). Индивидуальная эмоционально-ценностная база еще не разработана, не накоплена — потому вампиры в большинстве своем отчетливо холодны, бездушны, к людям относятся чрезвычайно потребительски. Что это как не иллюстрация новой «формы» подростка, еще не заполненной чувством смысла и этики?
Чувство избранности, существование вне жизни и вне смерти, вне времени соответствуют своеобразному «мораторию» отрочества. Происходит сепарация от прежнего общества, трансформация и возвращение в новом качестве к новому сообществу. «Эквиваленты смерти» (сепарация, дезинтеграция и статис по Роберту Дж. Лифтону [23]) обладают своей противоположностью: сепарации соответствует связь, дезинтеграции — интегрированность и покою — движение. И реальное напряжение существует именно между двумя полюсами: эквивалентами жизни и эквивалентами смерти. Вампиры современных мифов мучительно преодолевают свою сепарацию от живых, в сюжетах нарочито выделена их сверхъестественная скорость в движении, в отличие от гипнотических замедленных трансов и могильного покоя вампирских киносценариев первой половины и середины прошлого века.
Все три свойства и их динамическое напряжение с оппозициями характерны для переживания подросткового периода, на что указывает Р. Фрэнкель в своей работе «Душа подростка: Юнгианские и винникотианские перспективы» [22]. Происходит сепарация от родителей; дезинтеграция прежних представлений о себе, в расщеплении различных образов желаемых извне и собственных побуждений; покой — в самоизоляции, внутренней или внешней, инертности, внезапной лени и равнодушию. Этим внутренним «эквивалентам смерти» у подростка противостоят «жизненные свойства», как правило, связанные с вхождение в новую группу и сообщество. Интересно, что групповая динамика вампирского сообщества также часто акцентируется в сюжете: став вампиром человек присоединяется к группе подобных же, зачастую в обряде, воспринимаемом как инициация. В результате получаются, как сказала при опросе одна любительница темы, «самые приличные из живых мертвецов: не воняют, на куски не распадаются».
<...>
Роковая власть вампиресс или «слабость» сильных мужчин-вампиров
«Невесты Дракулы» — загадочные, инфернальные существа, очевидно бывшие когда-то женщинами, но ставшие жертвой вампира. Они подбираются к привлекательным смертным мужчинам и высасывают из них жизненные силы, повторяя таким образом паттерн суккуба. Однако же образ «женщины — вамп» стал более массовой метафорой для обозначения определенного социального поведения. Если т.н. «роковая женщина» начала XX века имеет темное прошлое, загадочное настоящее, мучает мужчин, но и страдает сама, то «женщина — вамп» от нее отличается как раз тем, что упивается властью над мужчинами. Она зловеще, а не трагически прекрасна, хладнокровно использует мужчин для своих целей, а затем пренебрегает ими.
Можно увидеть в этом образе как эротически окрашенную Теневую Аниму европейской культуры начала прошлого века, так и — что особенно интересно — компенсаторно-неосознанную реакцию рождающегося феминизма. Первичные формы выхода из социального рабства способны быть поистине пугающими. В мире идей и образов это часто радикальные, чудовищные формы, среди которых эстетская женщина — вамп — отнюдь не самая опасная разновидность. (В наше время мы можем наблюдать первичные формы исламского феминизма в жертвоприношениях шахидок, где они становятся «равноправны» с мужчинами). Можно также пройти по смысловой цепочке от роли зловещего вампира — инициатора и показать губительную природу женщин, прежде уже разрушенных каким-то мужчиной, но тема, хотя и имеет некоторый смысл, не представляется нам здесь принципиальной.
<...>
В нашумевших вампирских мифах последнего времени, начиная с «Интервью с вампиром» Энн Райс и одноименного фильма, прекрасными и непонятыми оказываются не роковые женщины (как Кармилла Шеридана Ле Фаню или соблазнительная Люси Вестерн у Стокера), а мужчины. Это вполне объясняется полом (и гендером) авторов, в настоящее время, среди «вампирописателей» наблюдается больше женщин. Идеальный вампир нынешних «женских историй» (возьмем сериалы «Дневники вампира», «Лунный свет», фильм «Сумерки» и его продолжения) — красивый молодой (от шестнадцати до тридцати лет обычной человеческой жизни) человек, старомодно-обходительный, опытный, надежный, но юный и эмоционально невинный. Невозможное становится возможно, счастливую героиню ждет надежный отец и застенчивый пылкий юноша в одном герое (и в прекрасной физической форме). Стиль Стефани Майер, самой известной сейчас писательницы в этом жанре неотличим от обычных, но занудных чуть более, рядовых женских романов:
«- И часто ты это делаешь? — поинтересовалась я, не сводя глаз с лазаньи.
— Что? — Его мысли витали где то далеко. — Ты часто приходишь сюда?
— Почти каждую ночь.
От такого ответа я начисто забыла о лазанье. — Зачем? — Удивление в моем голосе было неподдельным.
— Когда ты спишь, за тобой очень интересно наблюдать, — объявил Эдвард будничным тоном. — Ты разговариваешь!- О нет, — простонала я, заливаясь краской. Голова закружилась, и мне пришлось ухватиться за кухонный стол. О том, что я разговариваю во сне, я, конечно же, знала. Мама частенько меня дразнила. Просто мне и в голову не могло прийти, что здесь это кого-то заинтересует.
На лице гостя тут же отразилась досада.
— Ты очень злишься? — настороженно спросил он.
— Пока не знаю, — хрипло пробормотала я.
— Не знаешь?
— Смотря, что ты слышал!
В следующую секунду Эдвард уже стоял рядом и держал меня за руку.» [13, с. 264]
<...>
Треугольник отношений: Жертва, Насильник, Спасатель
Классический вампирский миф XX века отчетливо ложится в канву сценария «Жертва — Насильник — Спасатель», с попеременной ротацией ролей. Избранник или избранница вампира является Жертвой, которая превращается в Насильника или же погибает. Это первый выбор, который к концу века становится этическим не только для жертвы, но и для самого вампира. Более того, при существовании вампиров — вегетарианцев и добровольного согласия человека, речь уже идет не о том, чтобы делать возлюбленное существо насильником, но все же — о лишении его жизни. Так этический выбор, в том числе за судьбу другого, оказывается более актуальным чем просто приязнь или отсутствие гуманности при умерщвлении или уподоблении себе людей вампирами начала XX века.
Вплоть до последнего времени вампириана была напитана ужасом эпидемии вампиризма: укушенный становится вампиром, потом другой и т.д. В этом видится нам метафора глобальных эпидемий и болезней, известных по тем временам человечеству, причем как физиологических, так и социальных. В XX веке мир пережил слишком много социальных революций и массовых потрясений, гражданских войн, в которых знакомые, казалось бы, люди становились совершенно иными, чуждыми и непонятными, жестокими и умерщвляющими. В последние годы масштаб охвата вампирского мифа сужается, однако делается гораздо более глубоким и эмоционально, а также этически насыщенным.
Тем не менее, мы обращаем внимание на то, что в вампирском мифе изначально присутствует переход из роли Жертвы в роль Насильника, потому Спасатель приходит не всегда к первоначальной жертве, а подчас ко вторичной или далее. Он обычно не успевает, опаздывает, поспевает в последний момент. Удачная развязка максимально оттянута по времени, это законы жанра ужасов, основной задачей которого остается удержать аудиторию в разного уровня и интенсивности напряжении продолжительное время.
Тема Спасателя в этом сценарии может стать доминирующей и тогда это оказывается классическая история Героя, сражающегося с нечистью. Для треугольника отношений все же нужны достаточно равноправные и эксклюзивные отношения с остальными его «вершинами». Жертва, невинная и страдающая в своем неведании истинного ужаса, или же готовая к покорности, согласию, экстазу с вампиром. Могущественный соблазнитель, алчущий крови, подчинения, любви, власти, но хотя бы искры жизни.
Охотник на вампиров отображается в современных мифологических сюжетах и как трагический Герой, со сложным внутренним миром, и как постмодернистский анти-герой, социопатический субъект с отсутствием этики и всяких эмоций, как например, в рассказе Дэвида Шоу «Неделя с нежитью» из уже цитируемого сборника «Вампиры: Антология» (СПб.: Азбука-Классика, 2007). Но последний — отдельный герой современного социального, преимущественно американского, мифа: идеализированный социопат «Доктора Хауса» или «Декстера», и эта устрашающая тема требует отдельного рассмотрения. К слову сказать, сама тема оправдания убийцы по моральным причинам его поступка (романтико-героический взгляд) или же в толерантном принятии хрупкой индивидуальности душевного мира убийцы (во славу клиентоцентрированного подхода в психотерапии, или же в обще-либеральном идеологическом ключе), является серьезной этической проблемой современности. Сама тема агрессии в нынешнем мире терпимости или современная социальная этика агрессивности со всей очевидностью должна иметь свое развитие, как в определенных общественных договорах, так и в мифологическом осмыслении реальности (в том числе в литературных и кино-мифах, например, как мы видели и показали культурное развитие более узкой темы — социальной агрессии байкеров [2,3]).
Японский жанр мультфильмов анимэ, с его особой синкретической японо-европейской мифологией, дал молодежной вампириане образ вампира и охотника на вампиров в одном лице. Это некий «страж» на границе мира людей и мира вампиров (демонов), агент Справедливости (например, «Vampire Princess Miyu»). В отдельных случаях такой же «хороший страж» противостоит своему злому двойнику (например в «Blood+»). В ряде случаев он является т.н. «дампилом» (полу-вампиром, полу-человеком) и защита людей от вампиров представляется его экстернализованным внутренним конфликтом. Тема совмещенного вампира и стражника вампиров в жанре для отроческого возраста, в большей степени чем для юношеского, вполне объяснима. Четкого и осознанного механизма дифференциации между агрессором и защитником еще не существует, основной функцией может являться сама по себе возможность агрессивной защиты своего пространства. Это еще не различие границ и типа отношений между отдельными личностями, столь важное в эмоционально значимых отношений юности. Пока сюжет дает русло для выхода напряжения и силы для защиты своих границ от опасного внешнего мира, потому такая вампириана удовлетворяет психологические потребности подростка более чем уже самостоятельного молодого человека.
Наставник и новообращенный: проводник в инициации
Тема инициации звучит в вампириане в первую очередь при обращении человека в вампира, и во вторую — при посвящении в охотники (см. «Баффи — истребительница вампиров»). Первый вариант является физиологическим превращением индивида, второй — профессиональным становлением. Оба типа вполне соответствуют инициирующим этапам в жизни подростка: физиологическому и социальному созреванию.
Вампирская инициация предполагает временную смерть, а затем уже возрождение в новом видовом качестве. Это соответствует классическому представлению об архаической инициации, включающей в себя «ритуальную смерть» с характерной изоляцией, физическими испытаниями — голоданием, моральным унижением и т.д. При этом посвящаемые никак на это не должны реагировать (говорить, есть, пить, сопротивляться), а наоборот, в известных нам описаниях этих ритуалов, обязаны уподобляться мертвых в их терпении.
<...>
Вампиры как опасная социальная группа
Бессмертные, нестареющие вампиры, живущие сплоченными кланами, воспринимаются как отдельная, могущественная и опасная социальная группа. Это обычно аристократия или же «чужаки», иной народ. Богатые, вечно молодые графини — совратительницы, притягательные для юных дев мощные старцы, высокомерные и прекрасные, наглые юнцы («мажоры») высшего общества. Или же таинственные цыгане со своими семействами и т.д. Вот как написано о власти вампиров в некоей альтернативной фэнтэзи-реальности: «Их власть основана на страхе и суевериях… Они подвержены лишь слабым приступам болезней, смертельных для нас, и обладают чудесным даром вечной молодости. Но они не бессмертны и их гораздо меньше, чем людей. Пока их боятся, они в безопасности, но страх этот поддерживается людским невежеством. За показным высокомерием и самоуверенностью вампиров прячется вечная тревога: а что произойдет, если люди когда-нибудь утратят веру в их сверхъестественные способности… Если люди перестанут их считать демонами, полубогами или непобедимыми слугами зла, то их империя вскоре падет. Прожитые века дают им мудрость, но долголетие, по-видимому, неблагоприятно действует на творческую мысль: они могут научиться чему-либо, но не могут ничего изобрести» [19, с. 92].
<...>
Возвращение к патриархальному клану: власть семьи
При анализе современных подростковых вампирских кино-мифов, мы можем заметить некую тоску по защите патриархальным кланом, по чувству родственных уз, столь необычному в сугубо индивидуалистическом обществе. Сочетание опеки и агрессии, присутствует, разумеется, и в самих отношениях вампира и жертвы, но поддержка вампирского клана своих членов, а также «друзей семьи» вызывает у поклонников темы (от С. Майерс или Энн Райс) особый трепет. Интересно, насколько отчетливо прослеживается и тема «мудрости опыта» старших вампиров, столь ценной для младших и бунтарей — также совершенно необычная в современном западном обществе. Возможно, мы наблюдаем таким образом «затемнение» — уход в Тень, но и призыв из Тени (!) — фактора важности родственных связей, патриархального устоя, мудрости старших поколений. Если тема не найдет своего места и развития в «дневной» обыденной культуре, равно как и в своих отражениях, кино-мифах, то стоит опасаться ее дальнейшего ухода в Тень, а следовательно и прорывов неосознаваемых сценариев по воплощению принципа. Пока таковым в западном обществе можно признать внезапное и шокирующее открытие «судов нравственности» среди выходцев из исламских стран, равно как и жестокого произвола родителей и других родственников по отношению к «отступникам».
В подростковый период важной является не только тема вхождения в новое сообщество сверстников, но и при необходимости возможность возвращения к семейному клану. Д.В. Винникотт отдельно замечал, что для данной возрастной группы характерно быстрое чередование вызывающей независимости и регрессивной зависимости, даже сосуществование двух этих состояний в одной и то же время. Подросток делает шаг из привычного окружения (семья-школа-привычная малая группа) во внешний мир, и тут же возвращается обратно. Д.В. Винникот формулирует проблему для родителей (и старших близких) подростка следующим образом: «…как оказаться рядом в момент, когда подросток становится инфантильным и зависимым, все принимает как само собой разумеющееся, — и в то же время быть готовым столкнуться с вызывающим ударом, с помощью которого тот же подросток пытается установить свою личную независимость» [9, с. 133]. Новая и более широкая среда общения символизирует расширение изначальной семьи как сообщества близких людей, это становится и символическим сохранением дома, как своего пространства, для индивида. В позитивном варианте подросток, даже уходя из дома, всегда может вернуться обратно. Это формулируется подобным следующим образом: «Для здорового развития на любой стадии индивиду необходимо постоянное продвижение вперед, так сказать, хорошо градуированные серии вызывающих действий, но каждое из этих действий должно быть совместимо с сохранением бессознательных связей с центральной фигурой или фигурами, с родителями или с матерью» [9, с. 136].
Вампириана как этико-экзистенциальный поиск подростка
Вампирский миф мы видим, с одной стороны, коллективной темой современной западной культуры, с другой — актуальным мифом подросткового этапа. Естественная популярность мифологического сюжета среди более чувствительного к символическому контексту возрастного этапа приводит нас к необходимости основных выводов касательно его роли в психологическом пубертатном созревании.
Сам момент тинейджерского перелома характеризуется поиском себя в групповой идентичности. Второй важный аспект этого периода — процесс «укачивания» личности между инертностью, пассивностью, «закукливанием» в себе с одной стороны и прогрессивным переносом либидо на мир — с другой. Потому неудивительна симпатия подростка к герою, который в дневное время суток, т.е. привычное и обычное время инертен и предельно пассивен (также как и уязвим, это важно!), однако же с «наступлением ночи», т.е. власти мифологического времени, где господствуют внутренние психологические и символические процессы, становится частью совершенно иной и могущественной группы индивидов, обладающих тайными знаниями, а также персонажем со сверхспособностями. Можно отметить повышенную активность коллективного бессознательного и архетипов в этот период, что заключается как в опасности вторжения в сознание (вспомним частоту психотических дебютов в этот период), так и в появлении жгучего интереса к идеям и идеалам, имеющим универсальное, надличностное значение, в метафизических и поэтических опытах, архетипических сновидениях. Однако лишь интровертные и творческие личности способны осознавать такие процессы и доверяться им; в большинстве других случаев влияние бессознательного проявляется в проекциях, которыми подросток наделяет окружающий себя мир и с которыми, так или иначе, взаимодействует. Однако тема присутствует в коллективном мифе, отсюда животрепещущая проблема наличия или отсутствия души у вампира, а следовательно и морали.
Подростковый период также характеризуется кризисом предыдущей личностной конструкции индивида, давлением инстинктов и влечений новой интенсивности и характера, смущением идентичности и поиском новой, которая, как правило, находится через расширенные поиски Другого, как партнера по коммуникации и как собственного отражения, в мире. У Э. Эриксона эта возрастная стадия называется «Близость против Изоляции», по сути «рубрикатор» вампирской темы в целом. Психическая, эмоциональная, душевная неопытность во взаимоотношениях, детская ориентация на «получение» в большей степени, нежели на «отдачу» в отношениях приводит к неловким опытам в эмоциональных отношениях со сверстниками. Если в традиционном обществе принципы схождения индивидов регламентированы, то в современной западной культуре это большое поле для экспериментов, где в частности и «вампирский миф» способен дать полезное символическое описание актуальной действительности.
В целом, система мотиваций, иерархия приоритетов, самоосознавание и истинный внутренний диалог являются характерными психическими новообразованиями этого этапа, и значимые процессы по развитию этих факторов находят свое отражение в характерных подростковых мифах современной культуры, одним из которых на исходе XX — начале XXI веков стала Вампириана.
Кроме того, образ вампира в современной культуре проходит выраженную интеллектуализацию. Он появляется как чистый архетип Тени, если брать в качестве точки отсчета южнославянские легенды об оживших мертвецах. Проходит через Теневого Анимуса/Аниму (сюжеты викторианской прозы). А сейчас начинает приобретать черты Puer aeternus — бессмертного, импульсивного и возвышенного, сохраняющего вечную юность существа. Таким образом, вампир выходит из коллективной Тени к структуре осознанных архетипов. И сам этот путь являет собой дорогу к индивидуации.
Полный текст статьи
здесь
FAQ
Поиск
Версия для печати
Вернуться к началу
